Документики предъявите, пожалуйста

14 апреля в ГУ-ВШЭ прошел организованный Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований круглый стол "Статус документа в современной культуре: теоретические проблемы и российские практики".

 Старший научный сотрудник института Ирина Каспэ в своем вступительном слове отметила, что тема документа, так или иначе звучавшая на некоторых предыдущих семинарах ИГИТИ, оказалась в центре нового исследовательского проекта.

Мы говорим о документах в отношении разных социальных институтов и разных дискурсивных практик. Что же обозначается в культуре словом «документ»? Что именно документ удостоверяет в каждом отдельном случае? Участникам дискуссии было предложено увидеть документ как посредника, необходимого там, где механизмы межличностного доверия не работают или ставятся под сомнение. Документ оформляет, формализует и замещает собой практику персонального доверия. Соответственно, и проблемы фальсификации тут оказываются остро актуальными: документ — это то, что может быть фальсифицировано. Спецификой документа является также и то, что он связан как с нормативными смыслами, так и со значениями субъективности (идентичности, персональной или коллективной ответственности, поручительства и т.д.).

Итак, предмет общего обсуждения — область меняющихся представлений о документе. Организаторы круглого стола обозначили ее при помощи неологизма «документность» (по аналогии с термином Романа Якобсона «литературность»). А поскольку в рамках дискуссии были представлены различные подходы к исследованию документа, в числе прочего возникла возможность выяснить, как современный гуманитарий «работает с документами».

О документоведческом понимании документа далее рассказывал Борис Степанов. По его словам, существует объективная трудность в том, чтобы привлечь к данному обсуждению профессиональных документоведов. Фигура документоведа очень часто выступает как государственная инстанция, претендующая на обладание общей теорией документа. Документ здесь понимается в семиотическом смысле (т.е. как система знаков). Такая попытка создания общей теории предмета, трактовки документа как текста, как универсальной формы фиксации информации, осуществляемая некоторыми дисциплинами (документоведением, наукой об архивах и др.), проблематична сама по себе.

Рождение документа в бюрократическом смысле слова было проанализировано Галиной Орловой: речь шла о российских практиках администрирования XVIII—XIX веков. Статус документа был легитимизирован лишь в 1811 году, в связи с указом Александра I о преобразовании министерств. В XIX веке в бюрократическом делопроизводстве существовали три понятия: «бумага», «дело» и «документ». К собственно «документу» обращались не часто, и вплоть до середины столетия он трактовался только как официальный акт, использующийся в отношении частных, гражданских дел. Однако на рубеже царствований Александра I и Александра II произошла своеобразная двухходовая «административная абстракция»: проблематизация эпистемологического статуса документа и переведение его в дисциплинарный формат. В результате статус документа стала приобретать всякая бумага, включенная в документооборот.

О политическом документе речь шла в докладе Святослава Каспэ. Современный политический процесс в значительной степени состоит из производства документов, предназначенных влиять на распределение властных ресурсов. Тогда политический документ оказывается своего рода концентратом политической реальности. Через него проявляется суть политики, точнее, то, что тот или иной политический актор предлагает считать ее сутью. Политический документ может также являться указанием на нереализованные возможности — в том смысле, что документ, не вступивший в силу, потенциально был способен произвести некоторые существенные изменения в политической ситуации. Итак, мы можем резюмировать, что политический документ является сгустком политических смыслов.

Илья Кукулин и Николай Митрохин поведали о понимании документности, возникающем  при рассмотрении дневниковых записей как фиксаторов социальных процессов, которые не получают отражения в официальных документах. Социальные процессы по степени документированности подразделяются докладчиками на документированные (те процессы, суть которых отражена в официальных документах), недокументированные (процессы, о которых мы можем в дальнейшем узнать через косвенные свидетельства, т.е. речь может идти о криминальных и коррупционных делах) и полудокументированные. Последние и являются предметом изучения докладчиков. Это — процессы, отраженные в дневниках, мемуарах и не отраженные в официальных документах. Особенность таких процессов  — то, что свидетельство об их существовании хранится только в этих дневниковых записях, т.е. фактически они могут существовать, а могут и не существовать. Если представить историю КПСС, с одной стороны, на основе записей, фиксировавших вербальные практики делопроизводства, а с другой, на основе формальных, документных записей, то мы получим две разные истории, не пересекающиеся друг с другом.

Борис Дубин в своем выступлении показал, что «ценностный политеизм» в отношении к документу в определенные периоды истории свидетельствует о том, что документ становится по-настоящему значимым. Эти периоды чередуются с другими (периодами «стабильности»), в которых документ оказывается подозрительным, воспринимается как средство строгого социального  контроля. При этом, как отметил докладчик, под документом можно понимать, с одной стороны, либо удостоверение идентичности, либо распоряжение, побуждение к действию, а с другой, средство для передачи чего-либо во времени и пространстве.

Социальный статус документа, как подчеркнул Борис Дубин, характеризует общество — собственно, именно здесь возникает предмет исследования для социолога. Среди основных черт в отношении к документу в современном обществе можно выделить: строго формальное отношение (к примеру, постоянное ношение паспорта), ориентацию на массовую фальсификацию документа и ориентацию на его уничтожение. Конфликтное сочетание этих черт и представляет основной интерес для исследователя.

Это выступление завершило первую часть обсуждения, в которой акцент был сделан скорее на нормативной стороне документа, на его функции транслятора норм. Во второй части дискуссии речь шла прежде всего о документе как способе конструирования события.

Такое понимание документа получило теоретическое обоснование в докладе Елены Петровской: в документальном отражаются способы вхождения события в тексты культуры (существует проблема событий, не фиксируемых традиционными способами документации). Исследовательница напомнила, что документ далек от привычно приписываемой ему «объективности». Он является опосредованным изображением и улавливает лишь отголосок исторической правды.

Оксана Гавришина  продолжила тему на материале фотографии. В этом докладе документальные свидетельства рассматривались как то, чем может быть технически опосредован повседневный опыт. Более того, документ способен и отражать, и изменять  социальную реальность. Он не только фиксирует, но и продлевает событие — в случае фотографии событие длится, коль скоро мы видим конкретные визуальные образы.

При этом в культуре обязательно задается тот или иной контекст, в котором реализуется перформативная функция фотографического документа. Документальность в отношении фотографии — это визуальная конвенция. Так, до 1970-х годов документальный статус имела только черно-белая фотография. Лишь после того, как в других медиа цветное изображение стало доминировать, закрепляя за собой значения правдоподобия, цветная фотография тоже стала восприниматься в качестве документального свидетельства.

Нина Сосна рассказала о том, что восприятие визуального документального свидетельства может варьироваться в зависимости от той формы, в которой событие преподносится зрителю.

О феномене документирования событий в Интернете как специфической медиа-среде шла речь в сообщении Натальи Самутиной. В пространстве блога создается среда, побуждающая удостоверять собственный опыт, документировать его: в докладе был рассмотрен феномен своеобразных документов туристических путешествий (прежде всего — фотографий). Путешественник, ставший документатором, рассматривает фотографию, с одной стороны, как свидетельство (фиксацию своего опыта), а с другой, как часть общего ритуала, воспроизведение уже сложившихся в сообществе практик. В рамках такого сообщества путешественников доверие к личному опыту гораздо выше, чем к официальной информации.

В целом в дискуссии были представлены различные грани понимания феномена документа, что, безусловно, поможет ее участникам в работе над проектами их исследований.

Владимир Селиверстов, стажер-исследователь ИГИТИ